Критика Астафьева Кража
Содержание
- 1 Виктор Астафьев, Кража: краткое содержание, характеристика героев и особенности
- 2 Черно-белое кино
- 3 Кража»: схроны души Астафьевых
- 4 Критика Астафьева Кража
- 5 Прокляты и убиты правда или провокация
- 6 Виктор Астафьев, Кража: содержание, краткая характеристика героев
- 7 Критика Астафьева Кража
- 8 Контуженая муза
- 9 Критика Астафьева Кража
- 10 Виктор Астафьев, Кража: содержание, краткая характеристика героев
Виктор Астафьев, Кража: краткое содержание, характеристика героев и особенности
В 1953 году увидела свет дебютная книга «До будущей весны», затем ежегодно выходят произведения для детей и в 1958-м — роман «Тают снега». Внимание критиков творчество Астафьева привлекло в 1959 году, после публикации повестей «Перевал», «Прикамье», «Кража». Астафьев известен читателям по произведениям о войне, детстве и мире: «Пастух и пастушка», «Где-то гремит война», «Последний поклон», «Печальный детектив» и многие другие.
В 1967-м автор писал критику Макарову: «Неужели вы думаете, что я сам дал кастрировать повесть?» В его дневнике есть запись: «Вот и «Кражу» маринуют. Перелопачиваю ее после каждой правки». «Кражу» Астафьева назвали «Примечательной книгой года» и предметом жарких обсуждений. Только в 1967-м ей посвятили более 10 публикаций в различных газетах и журналах. В 1968 году в печать выходит сборник «Кража», в июне Астафьеву приходит письмо из Германии — повесть хотели опубликовать там.
Наверно, нет такой страницы жизни Виктора Астафьева, которая была бы неизвестна литературоведам. Пристальное внимание вызывают не только художественное своеобразие его произведений, но и автобиографичность рассказов и повестей. Именно они дают исследователям пищу для поиска и размышлений. К таковым относится и повесть «Кража», о которой пойдет речь в этой статье.
Соколову удалось уцелеть. Человек с цельным характером, выдержанный и умный, понял, что дальнейшая его жизнь будет зависеть от места обитания. Так и оказался в Игарке, где прошло детство писателя, который говорил, что Соколов — первый по-настоящему культурный и образованный человек, встретившийся ему на пути; он навсегда остался для него примером.
Утром следы, протоптанные ими, приводят в сюда участкового. И вот их уже окружают стены детского дома, где дети оказались по разным причинам: кого-то родители бросили, у кого-то — погибли. Находиться в этом ограниченном правилами пространстве ребятишкам тяжело, и они привыкают к нему и друг к другу.
Проблемы рассказа «Кража» Проблема бездомности. Эту проблему автор затрагивает на протяжении всего рассказа, описывая тяжёлую, суровую жизнь в детском доме. В качестве аргумента я приведу пример из текста. Глава первая. Когда дежурный четвёртой комнаты- Попик, начал будить ребят, и все вставали кроме одного- Гошки Воробьёва, то дети заметили, что он лежит, ни на что не отвлекаясь и не слушаясь приказаний дежурного, его кожа была тонкой и жёлтой, глаза и рот были приоткрыты, трикотажное бельё было настолько велико, что туда можно было поместить ещё одного мальчишку, тогда поняли, что Гоша умер. «Гошка уже ко всему был безразличен». Проблема безответственности. Эту проблему автор затрагивает в эпизоде, когда трое воспитанников детского дома решили украсть из кассы местной бани. Из-за этого женщину-кассиршу арестовывают, а её детей отправляют в детский дом. Дети, укравшие деньги, понимают и принимают вину, после того, как участковый решает допросить их. Так они снова оказываются в нелюбимом месте — в детском доме . После этого детей и женщину отпустили.
Доказательство Да, действительно , Женька Шорников — это реальный герой повести. Женька жил с Толей Мазовым в детском доме. Сам В.П.Астафьев вспоминает о Женьке с теплотой, забавой и с мальчишеским озорством . Воспоминание Виктора Петровича Астафьева : «… Одного Женьку Шорникова не стригли. А почему ? У него были волосья, вот если взять для банального примера стружку из-под верстака хорошего столяра , а бросить на голову. Вот у него такая голова была. Ему чесали, мыли, в общем, что-то делали , но не стригли. Он, видимо, из благородных был. Родителей его расстреляли, он мне показывал , где-то за Медвежьим логом. И был он самым большим карманником. Однажды в магазине , в «Таймыре», женщина его одна увидела: « Ой, мальчик-то какой! Ангелочек !» А у него действительно были голубые глаза, скуластенький такой. Пока причитали — кошелёк уже у него … Вот такой вот «Ангелочек»!
Воспоминания Виктора Петровича Астафьева: «…Малыши были, гады — избалованы, не тронь пальцем! Вообще мы их всегда защищали. А так, если шутя заденешь, ой беда. Он как запоёт, идёт к Василию Ивановичу и чем дальше идёт, тем больше голосу прибавляет. Василий Иванович как настрогает нам : «Маленьких детей бьют только негодяи! Накопили силищу, тётя Уля откормила вас, а вот её куда употреблять, не знаете, лучше бы дрова кололи. Образованнейший человек был…Окончил Царскосельский лицей, как Пушкин. В костюме ходил из мешковины сшитом, но всегда элегантный…»
Толя Мазов — прототип Виктора Петровича Астафьева «Зимой 30-го года увезли из села куда-то Светозара Семёновича Мазова-Толиного отца. Толя, конечно, не знал, за что взяли отца. Сказали: подкулачник, и увезли. Он был главной опорой большой и безалаберной семьи» Отец, мать, Витя
Доказательство Да, действительно, маленький Витя Астафьев рос в детдоме рядом с девочкой по имени Маруська Черепанова. Она была его маленькой подругой, ведь в своей повести он не изменил ни имени её героини, ни характер, ни любые другие, присущие ей, черты. В этом мы убеждаемся ,читая воспоминания Виктора Петровича : « Малышня у нас шпионами были, особенно Маруська Черепанова. Откуда она все про всех знала. Черненькая она, такая была, бурятского вида…»
Черно-белое кино
Но в мире «Кражи» такой сон может закончиться только одним: Солнце взорвется и погаснет, напоследок рассыпав вокруг огненные брызги. Эйзенштейн когда-то задумывал так снять смерть невинно убиенного умом дитяти Владимира Старицкого: на полу вокруг мертвого тела, в черно-белом кадре – красные капли крови.
Теркин ведь, выбираясь наверх, тоже переживает все наличные фронтовые муки и казни; но сражается он здесь у Твардовского только за самого себя. Ну, пусть даже – за живого человека вообще: все-таки это немножко не то. Астафьевский же солдатик тащит себя сквозь черно-белую пустыню застывшего моря в первую голову ради памяти своих, в одночасье утопленных фашистами попутчиков; самому-то ему, пожалуй что, и проще было бы умереть.
В Евангелии эллина равняла с иудеем правильная вера; у Астафьева все та же жалость оказывается главнее и ее, отменяя тем самым ещё один черно-белый расклад. Вот сходятся на разговор о судьбах краесветских сирот ссыльный, беспаспортный, пораженный в правах за участие в белом движении дворянин Репнин и хозяин города Ступинский, бывший мастеровой, бывший красноармеец, коммунист со стажем. Не случайно своеобразной рир-проекцией накладывается на их разговор все тот же «Чапаев» с его неизбывной гражданской войной. А они возьмут да и поймут друг друга; более того, заключат негласный союз против равно ненавистного обоим типа людей, которому всё совершенно ясно на этом неспокойном свете.
За чертой порога остается нормальная земная жизнь с ее живыми красками. Мир заполярного Краесветска принципиально черно-бел. Город ссыльных с земли до крыш завален снегом, придавлен сверху полярной ночью, по бокам стиснут хмарью болот. Прав, сто раз прав Алексей Ю. Герман: на такой мир просто незачем тратить цветную пленку.
И все же Астафьев не оставит своих героев без чуда. Знаком того, что жертва их замечена и принята, и сами они не забыты, явится напоследок детдомовцам северное сияние – не из учебника физики – небесное знамение, для которого находит писатель старинное слово «позари», где слышатся одновременно «пожар» и «заря». Потому и светят детям астафьевские позари не положенными, по физике, зеленым и синим, а все тем же красным. В небесах оживет и задышит холодным пламенем втоптанная в грязь Наташкина алая лента. А еще увидится ребятам в позарях боевое красное знамя… наверное, то самое, с «Броненосца «Потемкин».
Кража»: схроны души Астафьевых
«Кража» стала импульсом к ярким образам, строкам и произведениям Виктора Петровича Астафьева. Именно от туда тянется через всю жизнь Виктора Петровича едва заметная закладка в душе, постепенно глубже и глубже проседая зачеркнутой цензурой и болью, давшей выход сценарию полнометражного фильма «Трещина», так и не снятого при жизни писателя.
Эта история именно об этом.
Духовная атмосфера первой половины 60-х гг. − это атмосфера «оттепели». Явление «оттепели» многогранно: это и надежды на обновление социализма, порожденные XX съездом КПСС, и стремление к творческой свободе, и жажда понять страну, в которой живешь, и романтическое увлечение ленинизмом, освобожденным от сталинских искажений, и попытки выйти за пределы привычного круга идей и стереотипов, и вера в то, что можно и нужно думать, жить, писать, творить честно, не дожидаясь указаний, не боясь окриков, не оглядываясь на авторитеты. Именно этими принципами и надеждами определялся духовный облик поколения шестидесятников.
Валериан Иванович оторопело смотрел на ребят и не узнавал их. Здесь уже не было Сашек, Борек, Мишек, Толек, Зинок. Было осатанелое лицо маленького человека, пережившего когда-то страшное потрясение, сделавшее его сиротой. Это потрясение осело в глубину, но не умерло и никогда не умрет. На самом дне души сироты, как затонувший корабль, всю жизнь лежит оно. И неважно, кто и почему тронет душу эту, отяжеленную вечной ношей.
Только тронь! Только ковырни!»
Спецпереселенцы Игарки позднее все были реабилитированы и обрели право на гражданство. Дети 30-х, удостоенные государственной премии и премии «Ника», делились воспоминаниями, в которых возможно впервые публично вскрыли настоящую правду. Они рассказали, как жили спецпереселенцы сначала в бараках, а потом в одной комнате по 20 с лишним человек (в каждом углу по семье было) и про то, как родители работали, жили и умирали в адских условиях.
Однако численность детей, поступавших ежегодно в детские приемники-распределители, продолжала оставаться высокой. В 1936—1937 годах она выросла с 96 600 человек до 234 700. Местные органы власти не справлялись с устройством детей из-за их наплыва после голода 1933−1934 годов и массовых арестов 1937 года.
Но вот страхи и опасения позади. Ребята благополучно возвращаются в свою ночлежку, стараясь ничем не вызвать еще не угасшего волнения, — ведь только что они совершили кражу. Наконец-то они у себя дома, если только так можно назвать это случайное прибежище беспризорных мальчишек, объединенных общей городской судьбой. Усевшись в круг, они предвкушают сладостные минуты: сейчас они станут читать и будут читать долго-долго. Сегодня они забрались в местную библиотеку.
А поутру следы, протоптанные от сарая до ночлежки, привели сюда участкового. Враз обрываются разгоряченные необузданной фантазией сны. Совсем короткий маршрут, и вот тебя уже окружают казенные стены детского дома. Здесь совсем другой мир, во всем тебе незнакомый, но не таинственный. «
Таких людей, как В.П. Астафьев, называют совестью нации. Восприимчивость и чуткость к людям, ярость при встрече со злом, предельная честность и способность по-новому видеть мир, жесткая требовательность прежде всего к самому себе и сентиментальность — лишь некоторые черты его неординарной личности. И убедиться в этом нам помогут его книги, об одной из которых мы будем сегодня говорить.
Кто же они такие — сироты?
Как стая голодных волчат, скулят-скулят,
Слезы льют,
Поют:
«Сирота, если даже не помрет,
в этом мире радости не найдет. »
что же это значит?
Почему они плачут? Почему так поют?
Почему они радости не найдут?!
Зима. Буран.
Как в старинной сказке,
Ветры свистят, ветры поют.
А в двухэтажном каменном доме —
Светло, как днем, тепло и уют.
В доме полно детей.
-Ты сирота?
-Я?
-Сирота.
-А ты?
-Сирота.
-Родителей нет, совсем один —
Не знаю, есть ли они.
-И у меня никакой родни,
С рождения — ни матери, ни отца,
Не знаю, есть ли они.
Что же их ждет — этих сирот?
Вот мальчуган.
Был он совсем малышом,
Когда земля молодую мать забрала.
С этого дня, босой, худой,
Живет сиротой.
Вся радость из жизни его ушла.
Еле бредет мальчуган,
А злой буран
Снегом его ослепляет,
Хлещет, сбивает с ног,
К чьим-то воротам бросает,
Запертым на замок.
Плачет малыш.
Жалкий дрожит голосок:
Пода-а-айте хлебушка . хоть кусочек!
Откройте . Впустите.
Сил больше нет.
Но тишина в ответ.
У зимних ночей,
долгих, холодных, черных,
Жалости нет.
Эй, сироте помогите —
совсем погибает малец!
Пожалейте!
Но тщетно помощи ждать
От жестоких людских сердец.
Читая повесть, мы увидели, как родилась личность, вырос гражданин. Мы не знаем, что будет с Толей Мазовым дальше. Ведь впереди еще страшная война. Дойдет ли он до Берлина или погибнет в первом же бою, защищая Москву? Но одно мы можем сказать точно: не отступит он перед трудностями, не спасует. И глядя на Мазова, Валериан Иванович говорит: «С уверенностью могу сказать: пойдет прямо, напролом, вилять и дешевить не станет!»
Писатель направляет рукопись в журнал «Новый мир». «Дела мои с повестью так и не сдвинулись с места, — пишет он 29 марта 1965 года А.М.Борщаговскому. – « В «Новом мире» новый заведующий отделом прозы читал сызнова повесть. Она ему понравилась, и он сказал, что давать будет и непременно, но сейчас не до последних номеров, и сейчас надо сдавать 9-10 номера, а там уж, глядишь, и до меня очередь дойдёт». (Астафьев В.П. «Нет мне ответа… Эпистолярный дневник 1952-2001», стр.67).
Однако, публиковать отредактированную повесть в «Знамени» явно не собираются. Из письма критику А.М.Макарову в марте 1965 года: «Что же это «Знамя» так меня мучает? Была телеграмма дней с десять назад, скоро, мол, и опять ни гу-гу. Я уже извёлся весь, а главное, делать ничего не могу, и сомнения меня всякие одолевают, какая-то смута на душе и думы насчёт своей писательской неполноценности». (Астафьев В.П. «Нет мне ответа… Эпистолярный дневник 1952-2001», стр.66).
В другом письме жене он ставит её в известность, что обсуждение рассказа «Дикий лук» назначено на 15 сентября. В журнале «Урал» рассказ ставят в 12-ый номер, но просят доделать конец. «Пока я этого сделать не в состоянии. Примусь уж после обсуждения». (Астафьев В.П. «Нет мне ответа… Эпистолярный дневник 1952-2001», стр.38).
4 июня. Астафьев В.П. пишет письмо Александру Михайловичу Борщаговскому, прозаику, драматургу и литературному критику, речь идёт о прочитанных им новинках литературы, и вдруг, словно глубоко спрятанное, вырывается: «А вообще после прочтения повести потянуло снова на север. Дружно там живут, семейно, и отношения сохранились ещё святые, не загаженные мелочами. Может, и соберусь ещё когда». (Астафьев В.П. «Нет мне ответа… Эпистолярный дневник 1952-2001», стр.45). Такое признание и оценка взаимоотношений между северянами прожившим вместе с ними очевидцем дорогого стоит. И свидетельствует, что о севере, Заполярье, Игарке он думал всегда, сравнивая и сопоставляя выпестованное привитое в детстве со взрослыми иными реальностями.
По выходу повести в журнале Астафьев пишет А.М.Борщаговскому: «Она уж очень и очень отличается от той рукописи, которую Вы давно читали. Стала она, как выбегавшаяся собака – жирок слетел, клочья шерсти вытерлись, подбориста в талии, резва в чтении, но как много при этом утерялось из неё!» (Письмо от 10.10..1966 Астафьев В.П. «Нет мне ответа… Эпистолярный дневник 1952-2001», стр.92).
Критика Астафьева Кража
Наотмашь. Правдивая, но очень тяжелая повесть. Север. Молодой, строящийся город. Довоенный детский дом, 30-е годы XX века. Дети со страшными, искалеченными судьбами. Вроде бы, неисправимые злобные волчата, но они — дети. Они конфликтуют, переживают смерть товарища и личные трагедии, совершают преступления. А кто им поможет? И вот тут, одна из главных тем небольшой повести — Учитель. Именно так, с большой буквы. Вопреки бюрократам, вопреки всем невзгодам и трудностям, этот человек, который стал директором, вообще-то, случайно, поддерживает, учит, пытается понять, прощает и ежедневно борется за них — таких вот несовершенных и неправильных. Сильно!
Хорошая книга. Максимально честная. Из той когорты советской литературы, когда все по существу, без лишних сюжетных и литературных приемов, но и без пропаганды государственного строя или излишней идеологии. Рассказываемая автором история берет за душу именно своей правдой жизни без прикрас и финтифлюшек разных.
К середине повествования книга зацепила. Весна приходит в северный город медленно, завлекает тёплыми днями, а потом опять превращается в суровую зиму, но ничто не изменит хода природы, весна возьмёт своё, откроются реки, придут пароходы и жизнь изменится. В душе у ребят-детдомовцев в это же время тоже проходят большие изменения. Смерть товарища, который по сути никому товарищем не был, кража и в итоге ещё одна кража, чтобы компенсировать первую. Многие вынесли уроки после всего этого и тоже изменились, как и природа. А ещё мне понравились образы заведующего и тёти Ули, без педагогического образования, «специальности» как говорит хозяин города, но вместе с тем ставших ребятам учителями по жизни. А учёные дамочки, далёкие от ребят, напомнили тех, кто сидит в минобразе и пишет всякие…
Строящийся город Краесветск в молодом государстве Советский Союз находится на севере, куда прибывают самые разные люди со всех концов большой страны. В результате всех глобальных перемен, многие из них лишились всего и здесь находят последний приют или по пути сюда. Дети, оставшиеся без родителей, вынужденные скитаться, уходят в преступный мир или просто бродяжничают, перебиваясь кто чем может. Из них-то и создается детдом, во главе которого встает бывший царский офицер, воевавший…
Краесветский детский дом, 30-е годы ХХ века. У каждого воспитанника своя история сиротства и все они такое пережили на своем пока еще коротком веку, что не каждому взрослому довелось и о чем даже читать так больно. Этим ребятам рано пришлось повзрослеть, но можно ли назвать их взрослыми? Один их «поступок», кража, даст ответ на этот вопрос. Она-то и покажет, кто из ребят какой на самом деле, их моральные качества (как оказалось, не все из них готовы нести личную ответственность за коллективный «поступок»). Теперь им придется принимать непростые решения, отвечать за свои поступки, за свой выбор (или не отвечать, тут каждый волен сам), узнать настоящую цену деньгам, получить которые, как им казалось, так просто – захотел и взял, не думая о последствиях. Эта кража станет для них важным…
Прокляты и убиты правда или провокация
На днях в библиотеке нашего института у меня случился разговор с одним пока мало кому известным писателем. Мы спорили о целесообразности использования ненормативной лексики в литературе, и меня заставил задуматься такой аргумент собеседника, что-де без мата, крови и порнографии нынче теряется актуальность. Литератор ретировался, оставив меня с новыми мыслями в ожидании книг, в которых, по части отсутствия брани, я просто не сомневалась.
Каково было мое изумление, когда уже дома я открыла библиотечный экземпляр одного из позднейших произведений Виктора Астафьева «Прокляты и убиты» и в начале первой части («Чертова яма») натолкнулась на мат!
Этот роман, написанный в период с 1990 по 1994 годы, — самый значительный труд последних лет Астафьева. Книга вызвала долгие дискуссии. «И не случайно», — подумала я.
С самого начала я никак не могла поверить, что, во-первых, у меня в руках военная проза, а во-вторых, что вышло сие творение из-под пера Астафьева. И не в том же дело, что книга написана аж через 50 лет после Великой Отечественной. Давность почти незаметна, напротив, картины столь яркие, описания — детализованные, что создается ощущение сопричастности разворачивающимся событиям, присутствия там, в Сибири 42-43 годов, вместе с мальчишками 21 запасного пехотного полка, вырванными из дома незаконно, не вовремя, вместо кого-то. Многие из этих ребят больны и долго в казарменных условиях протянуть не смогут. Поезд, выбросивший их здесь, равномерно стучит колесами, уносясь куда-то в неведомые дали; отвратительные запахи, въевшиеся в одежду и самое природу, не дают дышать; и неровным строем идут в слышимом, обоняемом и осязаемом пространстве новобранцы. А я как будто с ними.
Нет, Астафьев меня не жалеет. Не утаивает омерзительных подробностей солдатского быта. Кажется, роман написал окончательно выведенный из себя человек, от злости и обиды кричащий самые нелицеприятные вещи, старающийся словами сразить читателя наповал, как русский пулеметчик — фашиста. Астафьев буквально расстрелял меня руганью, как допустимой в печать, так и нецензурной: солдаты плюются пошлостями, ничуть не стесняются, а я никак не могу закрыть на это глаза и уши заткнуть. Хочу развернуться и убежать, догнать поезд и умчаться с ним куда угодно, лишь бы не остаться тут.
Я вовсе забыла, что могу захлопнуть книгу. Захватывает роман. И будет захватывать. Актуален потому что.
«Самая правдивая книга о войне». Нет, если бы она была просто о войне, хватило бы и одного абзаца: «. потери, беды, похороны, слезы женские, нары из жердинника, оторопь от летней столовой, смрад и угарный дым в казарме, теснящая сердце тоска», — разве не исчерпывающе? Это – о войне. Но Астафьеву этого мало. Он о людях хотел сказать. О тех, кто как бы сражался на одной стороне. Подчеркиваю: как бы на одной стороне.
Роман получился нетрадиционный, с позволения сказать, антивоенный. В центре не борьба СССР с гитлеровской Германией, — об этом уже так много и подробно написано, что нынче даже имена перечислять бессмысленно: они на слуху. Нет, Астафьев повторяться не собирается. Он кардинально меняет угол зрения, и пишет о войне внутренней, той, о которой обычно не говорят, как будто и не было ее. И в погоне за натуралистичностью часто перегибает палку. Хотя, с другой стороны, читатель бывает столь невнимателен, что всеми правдами и неправдами приходится пробираться в поле его зрения. Чем, видимо, и занимается Астафьев.
Неоднозначен роман. Чем больше я о нем думаю, тем дальше мое нынешнее впечатление от первоначального. Скажем, сперва я возмущалась: это ж надо так открыто ненавидеть советскую власть! «Начавши борьбу за создание нового человека, советское общество несколько сбилось с ориентира и с тропы, где назначено ходить существу с человеческим обликом, сокращая путь, свернуло туда, где паслась скотина. За короткое время в селекции были достигнуты невиданные результаты, узнаваемо обозначился облик советского учителя, советского врача, советского партийного работника. » и далее о советском суде, «самом гуманном суде в мире! Ура!» Это не мои выводы, отнюдь не претендующие на истинность, а слова самого автора, открытое неприятие политики, проводимой советским руководством. И когда через каждые несколько страниц я неизменно встречала подобные сентенции, во мне все тверже укоренялась догадка: это чистый антисоветский роман. И мат, появляющийся еще чаще, — открытое фи советской цензуре. Справедливо?
А вот нет! Если отталкиваться от таковых умозаключений, приходится признать, что русский народ — невинная жертва, задавленная гнетом тоталитаризма, лишенная всех прав и вечно страдающая из-за чьего-то самодурства. И вот этот вывод губительно ложен. Разберемся?
С одной стороны, в руководстве военных частей сидят люди а) некомпетентные; б) ленивые; в) блатные. Их наплевательское отношение к боеспособности подчиненных рот поражает. В то же время, есть командиры, готовые грудью встать на защиту своих ребят, всеми силами пытающиеся навести хоть какой-то порядок и — иногда — поставить на место зарвавшихся военачальников. Надо, однако, заметить, что людей первого типа больше нежели второго.
А что творится в неофицерском составе? «Вонь хлорки и карболки смешивалась с давно устоявшимся в казарме запахом мочи, нечистого, потного тела, смоченной грязи на полу, запах конюшни был. густ и сногсшибателен». Очень сомневаюсь, что офицеры специально приходили в казармы справить нужду.
Почему в казарме невозможно жить? Почему уборная (слово малоподходящее, но я не хочу выходить за рамки приличия) из добротного сооружения превратилась в нечто, даже пахнущее невообразимо, от короба коего постоянно отдирают доски на дрова, а проштрафившиеся солдаты вынуждены заниматься ремонтированием отхожего места? Виновата власть? Да, но какая бы она, эта власть, ни была, в казарме никогда не будет хорошо пахнуть, если люди не утруждают себя выходом на улицу, когда хочется «сходить до ветру».
Почему солдаты голодают? Да сколько бы еды ни присылалось, пока повара будут воровать, никогда солдату не достанется того пайка, какой планировался изначально. Вы простите мне нижеследующую обширную цитату, но доступнее, по-моему, никак не объяснишь причины этой беды. Итак, некий генерал прибыл в «Чертову яму», проверил соответствие питания солдат норме, остался недоволен, решил провести реформу. Все замечательно. Но солдатам от этого только хуже. «А уж в раздаточное окно сытые эти мордовороты бросали тазы с хлебовом. будто снаряды в казенник орудия, норовя хоть немножко да расплескать бесценного продукта. Забушует дежурный. а ему вежливо так, с улыбочкой — извольте пожаловать к контрольным весам. Взвешивают таз с харчем, двигая скользкий балансир по стальной полосе с цифрами, — всегда чика в чику! Подделали, конечно, весы-то, кирпич либо железяку споднизу подвесили, высказывается всеобщее сомнение, — уязвленный в самое свое честное сердце кухонный персонал предлагает обратиться представителям стола к контролеру, назначаемому ежедневно теперь на кухню из офицерского состава. Да разве правду найдешь, отстоишь в этакой крепко повязанной банде. Всем ясно, что ручки тазов специально оторваны кухонной ордой, чтобы жглось и лилось, чтобы не задерживались дежурные у раздаточного окна, не заглядывали в недра кухни, пытаясь узреть, чего там и как. Офицер же, дежуривший сегодня по пищеблоку номер один, конечно, подкупленный, с утра накормлен от пуза картошкой, кашей. чаю с сахарком ему в стаканчике поднесли, сухариков на тарелочке. И что? Будет он после такого ублажения стоять за солдатскую правду? Проверять закладку? Раскладку? Весы. Через неделю никто уж никакого недоверия кухне не выражал, с тазами к весам не бегал, роптали вояки в своем кругу, терпя и стойко смирясь с судьбой. Но самое главное изменение произошло в рационе питания строевого состава полка — отменена была чистка картошки. » И заключается все это горьким риторическим вопросом: «Да чем вы-то, внутренние-то кухонные враги, лучше фашистов?» — вот она, внутренняя война. Почти гражданская.
Руководство виновато, да? Повара те же солдаты, только имеют огромное преимущество – работают на кухне, у них и власть, негласная, неофициальная, — незаконная, в конце концов! Пишет же Астафьев: «. особенность нашего любимого крещеного народа: получив хоть на время власть. остервенело глумиться над своим же братом, истязать его, — достигшая широкого размаха во время коллективизации, переселения и преследования крестьян, обретала все большую силу, набирала все большую практику, и ой каким потоком она еще разольется по стране, и ой что она с русским народом сделает, как исказит его нрав, остервенит его, прославленного за добродушие характера». Вот так-то. А говорят, власть. Безусловно, каким бы ангельским характером и чистейшими нравами не обладал человек, если ему по нескольку раз ежедневно повторять, что он именно потому и грешник, что не грешит вовсе, он поверит. Это хорошо видно в антиутопии Олдоса Хаксли «О дивный новый мир»: специальное, нужное власти мировосприятие навязывается населению с пеленок методом «заевшей пластинки». Несколько утрированная, но правда. Для одной стороны медали верно.
Однако в бедах русских виновато не только правительство; народ-то что, безмолвствует, бездействует. Вернемся к тому же Хаксли: есть люди — правда, их мало, — способные мыслить нестереотипно, относительно свободно, несмотря на то, с каким упорством пытается кто-то сломать это их умение и стремление самостоятельно думать. А в «Проклятых и убитых» нет положительных героев, нет этой независимой личности! У как-бы-центральных персонажей есть своя биография — у каждого, но она, если вдуматься, типична, или типологична, подставь другие имена — и обязательно узнаешь какой-нибудь типаж. Астафьев пытается создать полифонию голосов, а не получается, все на один лад говорят, и не отличишь этого голоса от того. Отказываются люди мыслить и действовать, ни от кого не завися. Кто — добровольно, а кого, как умника Васконяна, заставляют. Да ведь гибельно это!
И что, казалось бы, мешает «освободить сознание»? Лень? Мелкая корысть? Ой, грешно! Вот война эта и убьет всех проклятых, или ленивых. Или чересчур деятельных. Крайности всегда вредны. У каждого свои грешки: кто-то ничего не делает, иные же активно вредят. Очевидно же, что съесть борща больше, чем товарищи, приятнее и важнее спасения Родины. И до чего же просто претвориться больным, чтобы не идти на учения. Маленькие шалости, выливающиеся в итоге в катастрофу. Разруха, писал еще Булгаков, в головах. Не думал классик, что через несколько лет люди станут друг другу хуже волков, что уж там о собачьих сердцах-то речь вести.
И как тут не начнешь материться, говорил Астафьев. Отвечаю: сдержанность в выражениях еще никому не вредила. Мне тоже многое не нравится, но я же не переношу старательно надписи с заборов на бумагу. Поначалу у меня была мысль посчитать количество нецензурных слов и выражений в романе «Прокляты и убиты». Хотя бы в первой книге – «Чертова яма». Отказалась я от этой затеи быстро: во-первых, слов таковых оказалось слишком много, во-вторых, непростительно столько чести оказывать нецензурщине; в-третьих, очень рассчитывала на следующую часть романа – «Плацдарм», надеялась, брани поубавится. Куда там.
Все еще не остывшая после беседы в библиотеке, я думала: ну вот, скажем, у Виктора Пелевина какое произведение ни возьми, почти везде найдешь мат и порнографию, да такие вычурные, надоедливые, необоснованные, что иногда несколько раз приходится подступаться к книге, чтоб все-таки ее «добить». Вроде бы мое время изображено, но ведь я-то так не живу и знакомые мои – тоже. Пелевин дублирует не жизнь, но то, что льется с телеэкранов, то, от чего уже тошно, то, что не есть реальность, но отчаянно (и, увы, почти успешно) пытается ей стать. С пелевинской «правдой жизни» мне спорить легко. Во всяком случае, со способом подачи этой самой правды.
А в военные годы меня еще не было. Тех людей я узнавала в лучшем случае через сорок пять лет после Великой Отечественной. Живущие сейчас, они испытали давление времени, их память несколько трансформировалась и далеко не всегда точно воспроизводит прошедшее. Насколько права я буду, упрекая Астафьева в субъективности и скандальности? А не упрекать не могу. Он — талантливый писатель, столько хороших книг о войне из-под его пера вышло, а тут вот так неловко попытался изобразить самую что ни на есть правдивую сторону войны через мат и описание отхожих мест. Слава Богу, обошелся без порнографии! А впрочем, несколько откровенных сцен в романе все же имеется. Так что это, дешевая популярность? Ведь из десяти читателей хорошо если только девять предпочтут чистому, приличному тексту что-нибудь похабное. Сейчас многие так пишут: не искусства ради, но чтобы прокормиться, — чего греха-то таить?
И снова пришлось, поразмыслив, менять свое мнение. Должна быть у Астафьева серьезная мотивация, чтобы так писать. Гласности, видимого отсутствия цензуры явно недостаточно. Какая ирония: цензуры давно нет, а «нецензурная лексика» по-прежнему жива.
Если воспринимать мат, как богохульство; если вспомнить о том, что несколько героев романа, в том числе весьма колоритная фигура Коля Рындин, – старообрядцы, молящиеся в казарме, несмотря на все запреты начальства; если посмотреть на мусульман, от голода начавших есть даже свинину; и еще несколько «если», — так вот, учтя все эти «если», к мату в романе я отношение несколько изменила. Разумеется, по-прежнему считаю, что без нецензурной лексики можно было обойтись, но признаю, что тут она не есть просто неспособность выражать свои мысли.
Первое, что приходит в голову: СССР – страна, забывшая Бога. «И на одной стихире. писано было, что все, кто сеет на земле смуту, войны и братоубийство, будут Богом прокляты и убиты» , — так говорит Коля Рындин.
Солдатики эти сеют смуту? Нет. Но они почти безропотно месят грязь своими сапогами, отказываются думать и бороться. С чем бороться-то? Действительно, с чем. Ни произвола, ни воровства, доходящего до грабежа временами, просто не существует.
А братоубийство? Один из самых эмоционально напряженных эпизодов романа связан именно с братоубийством. И с военным правосудием. Как получается интересно: дебошир, хам, ярый нарушитель негласных и четко прописанных норм Зеленцов ускользает буквально из-под носа у смерти (смута какая), оправдан, имеет право жить, а молодые солдатики, дети еще, два брата Снегиревы, ушедшие на 4 дня в самоволку, чтобы навестить мать и принести из дома своим товарищам еды, отданы под трибунал и расстреляны. Братоубийство. Для непонятливых (а может, считающих абсурдной идиому «все люди – братья») Астафьев «убивает» братьев-близнецов, чтобы уж никаких сомнений не оставалось в том, почему эта страна не то что забыта Богом, но проклята. И место-то как ведь называется – «Чертова яма».
Я говорила в начале, что создается впечатление сопричастности событиям, остро чувствуются время и обстановка – военные. Читатель не просто переносится в то время благодаря подробности описаний. Астафьев проецирует минувшие события на сегодняшнюю жизнь. «. Землянки принадлежали. придуркам в чинах, без которых ни одно советское предприятие. никогда не обходилось и обойтись не может». Прошлое и настоящее тесно связаны. Писатель над временем, он, как над картой, склонился над полувеком, а посему — объективен. Астафьев неоднократно совершает маршброски из прошлого в настоящее, а то и в будущее. И ведь это несложно, на самом деле. Много ли изменилось с тех пор? Названия стали другими, а суть все та же, за долгие годы подгнившая. Почему мы не стали жить лучше после победы? Или с Перестройкой? Потому что все трансформации носят чисто внешний характер, как уборка перед прибытием начальства. А внутри все такое же. Если запчасти из Жигулей перенести под корпус Мерседеса, будет красивая машина, только далеко на ней уехать не получится. Менять надо самую суть. Астафьев ставит проблему; «обнажает пороки», что называется. Только решения все равно не предлагает. С натяжкой можно говорить об обращении к Богу. Или к вечности Природы: матершина, грязь, смрад, безнравственность – постоянный фон разворачивающегося действа, но есть где-то грань: какой-то перелесок, за который не пойдет солдат справлять нужду. Так значит, не все потеряно? Есть еще что-то святое для народа? У старообрядца Коли Рындина сердце кровью обливается, когда он обнаруживает бесплодное пшеничное поле. И пока полк, тот самый 21-й, пытается вернуть поле к жизни, у них, самих этих ребят, что-то налаживается, появляются радости, даже моменты счастья. Так, может, русских спасет Любовь к Родине, или просто любовь, но чистая, искренняя, та, что внутри человека, а не на словах? Ведь что слова? Тут они обесценены, сведены до ничтожности, перемешаны с бранью.
Мат у Астафьева так безыскусен и обилен, что вызывает естественное возмущение, негодование. Не специально ли автор пишет так, не провокация ли вся эта правдивая книга о войне? Раз не получается увещеваниями заставить читателя посмотреть на жизнь и ужаснуться, может, этакая вот резкость, неизбежно вызывающая отторжение, окажется действенной.
Да и разве изменилось что-то с тех пор? В имеющемся у меня экземпляре книги есть приложении – комментарии самого Виктора Астафьева к роману. Автор говорит здесь, что ветераны приняли книгу на ура и очень довольны тем, что хоть кто-то осмелился осветить войну так. Вроде как справедливо все, соответствует действительности, таковой эти люди войну и помнят.
Но память имеет странное свойство: незаметно стирает одни события, моделирует другие, и никак уже не поймешь, что быль, а что – небыль. Живи ветераны в шикарных квартирах, имей они возможность ездить за границу хотя бы ежегодно, вряд ли стали бы с восторгом они принимать подобную литературу. Ведь тогда они шли сражаться за Родину, а сейчас эта Родина про них забыла. Именно теперь Родина очень похожа на себя, нарисованную в романе «Прокляты и убиты» десятилетие назад.
Ко времени пришелся роман Астафьева. И сейчас еще, в 2005, актуален. Вроде про давнюю войну, а на поверку оказывается, что и про нас нынешних всё. Грязно, кроваво, мерзко на душе было у меня, когда я перевернула последнюю страницу. Крепко задумалась я: а ведь, поди, без мата действительно не так отвратительно было бы. Так что же, нужен он? У Астафьева, пожалуй, нужен, ведь это средство, работающее в романе. Использован не для придания колоритности безликой писанине, но как теснейшая связь настоящего с прошлым, следствия (бед страны) с причиной (разрухой в голове), показатель безбожия, причем безбожия в широчайшем смысле: отсутствия веры во что бы то ни было и элементарных барьеров, рамок, за которые нельзя выходить безнаказанно. А кто выходит, будет проклят и убит, медленно и жестоко.
Какое время, такие книги. И наоборот. Но почему-то я верю, что, раз есть немало людей, недовольных жизнью в этой стране и пытающихся сказать об этом всеми мыслимыми и немыслимыми способами, шанс на спасение у России есть. Я говорю именно о России, а не о мире, ибо как можно понять всех людей, не разобравшись в себе? «Зри в корень», а у нас, тех, для кого русский язык родной, корень именно в русской земле.
Портал Проза.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и законодательства Российской Федерации. Данные пользователей обрабатываются на основании Политики обработки персональных данных. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Проза.ру – порядка 100 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более полумиллиона страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
Виктор Астафьев, Кража: содержание, краткая характеристика героев
Много произведений Астафьев посвятил взаимоотношениям природы и человека. Роман «Печальный детектив», повествующий о безнравственности и беззаконии, с которым пришлось столкнуться сотруднику милиции, В. Быков назвал «криком души». Писатель, прошедший войну, неоднократно возвращался к этой теме и рассказывал о событиях тех лет. В романе «Прокляты и убиты» он разрушает сложившийся стереотип тех трагических событий.
Есть в повести и не менее примечательный персонаж из реальной жизни — председатель исполкома Ступинский. Он бережно относится к талантливым людям и отвечает практически за все, что происходит в детском доме, за деятельность бывшего белогвардейца. Прообразом стал комендант Игарки, его автор помнит не очень хорошо, но слышал, как замечательно о нем отзывались люди.
Автор повести «Кража» Астафьев на грани подцензурного изобразил неприглядную сторону советской жизни. Одним из первых он откровенно написал о том голодном времени, о криминализованном обществе и жестокости подростков и рассказал о людях, прозябавших в темноте и саморазрушении.
Утром следы, протоптанные ими, приводят в сюда участкового. И вот их уже окружают стены детского дома, где дети оказались по разным причинам: кого-то родители бросили, у кого-то — погибли. Находиться в этом ограниченном правилами пространстве ребятишкам тяжело, и они привыкают к нему и друг к другу.
Наверно, нет такой страницы жизни Виктора Астафьева, которая была бы неизвестна литературоведам. Пристальное внимание вызывают не только художественное своеобразие его произведений, но и автобиографичность рассказов и повестей. Именно они дают исследователям пищу для поиска и размышлений. К таковым относится и повесть «Кража», о которой пойдет речь в этой статье.
Критика Астафьева Кража
Не знаю, почему раньше я не слышала об этой повести. В школе из произведений В.Астафьева в старших классах изучалась повесть «Царь-рыба» (сейчас в школьной программе 5-го класса есть рассказ «Васюткино озеро»), в университете — «Пастух и пастушка», роман «Прокляты и убиты», а также хлёсткая в своей жёсткости «Людочка».
Есть, конечно, в повести некоторая тенденциозность (но, вероятно, в советские годы, 60-е, когда автор работал над произведением, иначе было нельзя). Можно закрыть на это глаза. И увидеть важное — педагогический талант заведующего Краесветским детским домом Валериана Ивановича Репнина. Талант, который проявляется во всём. И это при том, что у Репнина нет педагогического образования. Но ведь соответствующее образование отнюдь не гарантирует того, что получивший его стал ПЕДАГОГОМ. Тому подтверждение — образ Ненилы Романовны Хлобыст, предшественницы Репнина на посту заведующего.
. Тяжело и горько читать про непростые судьбы «детей войны». И так же тяжело и горько читать про детей-детдомовцев. В повести много автобиографичного. Сам Виктор Астафьев после ареста отца («за вредительство») и трагической гибели матери жил в детском доме. Возможно, не выдуманы и судьбы других детей, о которых повествует автор. А судьбы разные. И причины, по которым дети оказались здесь, тоже разные. За плечами многих детей — такие испытания, которые не всякому взрослому вынести под силу. Покалечены и души, и тела. Сколько мудрости, такта, а где-то твёрдости, непримиримости и принципиальности требуется взрослым, которые работают здесь.
Но я пока не стала бы рекомендовать к прочтению эту повесть своим детям-подросткам. А вот взрослым — тем, у кого есть дети, тем, кто работает с детьми по роду профессиональной деятельности, прочесть, пожалуй, стоит. Прочесть и понять, что педагогическая мудрость не даётся образованием и даже не всегда приходит с профессиональным опытом. Она рождается от истинной ЧЕЛОВЕЧНОСТИ и настоящей ЛЮБВИ.
Контуженая муза
Известно, что Мережковский был любителем всевозможных «внутренних оппозиций», глубоко убежденный не только в трагической раздвоенности мироздания (низ — верх, зло — добро, Христос — антихрист), но и в мучительном раздвоении русского культурно-психологического типа, который — именно благодаря этой своей раздвоенности! — максимально точно отражает изначальную вражду двух направляющих в духовной системе мира. Русский человек, по Мережковскому, это и Азия и Европа, и раб и анархист, и религиозный смиренник и кощунствующий нигилист. Есть Русь Святая и есть не святая Русь.
Подозреваю, что для Астафьева-художника не существовало так называемой проблемы России — ни в личном, ни во вселенском масштабе. Какая еще, прости Господи, проблема! Вот заботы чалдонских ребятишек, выбравшихся из душной избы после нескончаемой зимы на свет Божий и собирающих на припеке дикий лук, щавель, а если повезет, то и яйца крякв и куликов, — это проблема живая, трепетная, сердечная!
IV. «Присядем, Муза, у огня…» Присядем, Муза, у огня, У жаркой деревенской печки. Не для тебя, не для меня Горят рождественские свечки. Из милости в чужом углу Мы приютились втихомолку. Ты смотришь в печку, на золу, Я вспоминаю нашу елку. …Мой дом покинутый далек, В нем тьма
В целом же проза Астафьева (последних лет в особенности!) — бесконечная вражда множества голосов. Радость и отчаяние, слезы и скрежет зубов, ясность смирения и тьма ненависти, мудрый спокойный тон и конвульсивное отрицание самого близкого и родного — и все это без всякого художественного «плана» и расчета. В названии так и незавершенного романа о войне «Прокляты и убиты» как будто просматривался какой-то «план». Но кто из критиков смог его понять? Кто сказал об этом хоть что-то внятное и определенное? Кто убиты — понятно. Но кто — прокляты? Кем — прокляты? За что прокляты?
И вместе с тем посмотрите на лица людей. Все это ложь, что они злые; злость есть сила, а на лице нашего среднего человека застыло выражение глубокой усталости и страха. «Человек — звучит гордо!» — даже не смешно. Гораздо ближе по смыслу тихая реплика Барона в «На дне»: «Я, брат, боюсь… иногда. Понимаешь? Трушу… Потому — что же дальше?»
Критика Астафьева Кража
Краткое описание: — Формы работы: 1. Слово учителя. 2 .Сообщения учащихся — «Биография В.П. Астафьева» — «Анализ детской преступности в регионе, городе» (по материалам центральной и местной периодики) 3.Словарная работа 4. Беседа по проблемным вопросам 5. Выразительное чтение эпизодов
В последние годы возросла подростковая преступность, особенно среди учащихся образовательных школ. Подростки часто бывают ожесточенными, циничными, эмоционально глухими, не считаются с интересами и чувствами других людей. Причина такого поведения подростков – утрата духовных ценностей. Низкая культура поведения, потребительское отношение к жизни, отсутствие нравственных принципов заставляет меня при выборе произведений и авторов останавливаться на тех, чьё творчество более всего позволяет формировать навыки поведения в обществе, вызывает ответное желание у детей определить свою роль и место в жизни.
Автор объясняет, что по дикому обычаю завоеватели монголы в каждой православной церкви устраивали конюшни и разводили костры. Но царь Давид строил собор на века, и меж кровлей купола по велению Давида была налита прослойка свинца. От монгольских костров свинец расплавился, и потоки его обрушились на головы иноземных завоевателей. Они бежали из Гелати в панике, считая, что их карающим дождем облил православный бог.
— Обращение В.П. Астафьева к теме детства не случайно. Валериан Иванович Репнин – заведующий детским домом в разговоре со Ступинским привел слова великого немецкого поэта: «Если мир расколется – трещина прежде всего пройдет по душе поэта». А затем добавил еще от себя: «А я думаю: прежде всего пройдет она по судьбам детей». Как вы понимаете эти слова и справедливы ли они?
(Глава 9) После признания Репину: «Я, может, никого так в жизни не уважал, как вас» Толя Мазов думает: «… каким застенчивым сделался Валериан Иванович, когда … сказал ему про уважение, как покраснел этот тяжеловатый, насупленный человек, как засуетился, отыскивая очки в кармане …»
В 1953 году увидела свет дебютная книга «До будущей весны», затем ежегодно выходят произведения для детей и в 1958-м — роман «Тают снега». Внимание критиков творчество Астафьева привлекло в 1959 году, после публикации повестей «Перевал», «Прикамье», «Кража». Астафьев известен читателям по произведениям о войне, детстве и мире: «Пастух и пастушка», «Где-то гремит война», «Последний поклон», «Печальный детектив» и многие другие.
Ещё один сюжет полемики с Толстым возник с подачи Игоря Дедкова. Он за год до смерти опубликовал одну из лучших своих статей «Объявление вины и назначение казни» [8]. Астафьев ответил Дедкову уже после кончины критика. Писатель свёл полемику к вопросу о нецензурной брани. Её обилие в романе объясняется Астафьевым с материалистических, вульгарно-социологических позиций – «нашей натуральной действительностью». Этот же подход Астафьев демонстрирует и в суждениях о русской классике, которая приводится Дедковым как альтернатива роману «Прокляты и убиты».
Фронту посвящена вторая книга романа — «Плацдарм». Мы становимся свидетелями событий 1943 года, среди которых центральное место отводится кровопролитной битве за Днепр. На противоположном берегу — враг, за спиной — «надзорное войско, умытое, сытое, дни и ночи бдящее, всех подозревающее». Во время переправы безжалостно загублены тысячи жизней. «Река кипела, полная гибнущих людей. Неумеющие плавать цеплялись за тех, кто умел, и утаскивали их под воду, переворачивали шаткие плотики, сделанные из сырого дерева. Тех, кто возвращался на левый берег, к своим, встречали доблестные бойцы заградотряда, расстреливали людей, сталкивали обратно в реку». Перед нами проходят все новые эпизоды страшного сражения, которые поражают воображение своей кровавой обыденностью. Что же в итоге? «На правом берегу реки хоронили павших бойцов, стаскивали бесчисленные трупы в огромную яму. На левом берегу происходили пышные похороны погибшего начальника политотдела гвардейской дивизии». Хоронили его в роскошном позолоченном гробу…
— Обращение В.П. Астафьева к теме детства не случайно. Валериан Иванович Репнин – заведующий детским домом в разговоре со Ступинским привел слова великого немецкого поэта: «Если мир расколется – трещина прежде всего пройдет по душе поэта». А затем добавил еще от себя: «А я думаю: прежде всего пройдет она по судьбам детей». Как вы понимаете эти слова и справедливы ли они?
К середине повествования книга зацепила. Весна приходит в северный город медленно, завлекает тёплыми днями, а потом опять превращается в суровую зиму, но ничто не изменит хода природы, весна возьмёт своё, откроются реки, придут пароходы и жизнь изменится. В душе у ребят-детдомовцев в это же время тоже проходят большие изменения. Смерть товарища, который по сути никому товарищем не был, кража и в итоге ещё одна кража, чтобы компенсировать первую. Многие вынесли уроки после всего этого и тоже изменились, как и природа. А ещё мне понравились образы заведующего и тёти Ули, без педагогического образования, «специальности» как говорит хозяин города, но вместе с тем ставших ребятам учителями по жизни. А учёные дамочки, далёкие от ребят, напомнили тех, кто сидит в минобразе и пишет всякие…
Виктор Астафьев, Кража: содержание, краткая характеристика героев
Здесь он пишет об изменениях в характере человека, оставшегося без родных и без поддержки близких людей в жуткие 30-е годы. Автобиографическое произведение знакомит читателя с героями с разными фамилиями и историями, но схожей судьбой и драматическим поиском жизни «по совести».
Многие эпизоды рассказа Астафьева «Кража» взяты из жизни автора. Например, когда голодный мальчишка покупает билет на фильм «Большой вальс», на случайно оказавшийся у него в руках рубль. Музыка Штрауса растопила душу ребенка и вызвала добрые, светлые слезы. На экране разыгрывалась жизнь, далекая от детдомовской. А никому не нужный мальчик сидел в зале и плакал навзрыд от счастья.
Не имея педагогического опыта, он стал наставником для детей, ему было невероятно трудно, но он настойчиво искал подход к своим подопечным. На примере заведующего детским домом Репнина в «Краже» Виктор Астафьев раскрыл его внутренние переживания и борьбу, человеческие качества.
В 1953 году увидела свет дебютная книга «До будущей весны», затем ежегодно выходят произведения для детей и в 1958-м — роман «Тают снега». Внимание критиков творчество Астафьева привлекло в 1959 году, после публикации повестей «Перевал», «Прикамье», «Кража». Астафьев известен читателям по произведениям о войне, детстве и мире: «Пастух и пастушка», «Где-то гремит война», «Последний поклон», «Печальный детектив» и многие другие.
Черновиком для «Кражи» Астафьева послужил рассказ «Жил на свете Толька». Автор писал, что работает над произведением уже долгое время, и повествует оно о том, как у маленьких человечков украли детство и заставили кричать за это: «Спасибо любимому…» В 1965 году в письмах к друзьям он сообщал, что всю зиму и лето работал над произведением, «трижды прошелся по повести» и отдал в издательство «Молодая гвардия», где ее одобрили и рецензировали: «Нужная книжка. Молодые нуждаются в идеалах и должны знать о нашем трудном детстве». Впервые опубликована повесть «Кража» была в журнале «Сибирские огни» в 1966 году.
Название последней повести и вовсе сбивает с толку (хотя лично мне оно кажется восхитительным!) Что за «веселый солдат», который не может забыть, как убил первого фрица, и которого бьет и все не может добить «родная» власть, измываясь над своим спасителем на каждом шагу, унижая его мытарствами в военкоматах, проволочками с пропиской, мизерной платой за невозможный для инвалида труд, подпольным абортом выбивающейся из сил жены?
Однако история не шахматы, где либо выигрывают, либо проигрывают, либо смиряются на ничью. Она бесконечно сложная сумма личных опытов, которые так великолепно умел изображать Астафьев, сам до конца не зная, как к этим людям относиться, но сердечно чувствуя неслучайность их бытия.
Возможно, именно здесь лежит объяснение странного астафьевского «буддизма» (особенно заметного в «Пастухе и пастушке»); прежде он казался мне каким-то ненатуральным, «книжным», и лишь сегодня, перечитывая Астафьева, начинаешь понимать его главную мысль: всякое напряжение страсти, хотя бы и благородной, грозит нам остановкой сердца, у которого только и осталось силы, что на тихую слезу.
Кстати, Астафьев (в этом тоже его косвенная близость к Горькому и прямая — к глубинной традиции русской классики) никогда не пел войну как ратный подвиг, тем паче как символическую страду, где пожинаются человечьи тела. Откуда вообще могли взяться в нашей литературе с ее — все-таки! — коренным антивоенным пафосом державно-милитаристские мотивы — уму непостижимо! Уж не от «Слова ли о полку…» с его плачем и стоном над павшими, с его черным солнцем, закрывшим белый свет? Не от «Бородина» ли Лермонтова, где «ядрам пролетать мешала гора кровавых тел», не от его ли тем более «Валерика», где война с черным сарказмом сравнивается с трагическим балетом, где во время боя, впрочем, прямо и не один раз названного резней, солдаты «тащат за ноги людей и громко кличут лекарей», где «ручей телами запрудили» и «мутная волна была тепла, была красна»?
Вот шебутная бабенка на пароме, «обутая в красные сапожки на меху, купленные с рук на Кынтовском базаре, все норовила сплясать, чтобы сапоги такие роскошные показать и какая она отчаянная — пьяная — показать» («Митяй с землечерпалки»). «Но не пьяной она была, — пишет Астафьев, — а усталой была…» А рядом — «старушка богомольного вида с кротким и далеким лицом, не вникая в веселье, макала желтую баранку в противопожарную бадью с водой и, мелко и часто перебирая голыми деснами, мусолила ее».
10 Окт 2022 polikurist 132
